|
"Новая Газета", №10, 13 марта 2000 года. В обмен на безопасность народ готов избрать вождем кого угодно  Путина придумали политтехнологи. Стране требовался положительный герой, и они его предложили. Герой должен быть сильным, уверенным в себе, поскольку в России возникло ощущение, будто государство в результате реформ стало слабым. На самом деле неэффективность власти происходит не от слабости, а от бездарности, но этого ни признать, ни исправить политтехнологи не могут, иначе потеряют заказчика. Опросы общественного мнения были тщательно изучены. Образ вождя стали лепить в строгом соответствии с наукой так, чтобы он в точности отвечал ожиданиям масс. Новый герой должен быть решительным, молодым, выступать за порядок. Он должен напомнить стареющему населению что-то приятное из его советской молодости, одновременно твердо заявив более молодым, что возврата в прошлое не будет. Он должен пообещать большее вмешательство государства в экономику (тем самым соответствуя настроениям народа) и одновременно — твердое следование либеральным ценностям (на этом настаивают отечественные и иностранные заказчики). Он должен провозгласить возрождение армии и «оборонки», устроив маленькую победоносную войну, даже если на войну пойдут деньги, которые необходимы для поддержания оборонной промышленности. Определенная проблема была с исполнителем главной роли. На нее безуспешно пробовался Степашин, обсуждалась кандидатура генерала Лебедя... В конечном счете перед нами появился Путин. Насколько удачен подбор исполнителя, еще не ясно. Путин зажат, время от времени сбивается с роли, «пережимая», как говорят актеры, и вообще чувствует себя в образе вождя несколько неуверенно. A la sovok Сценарий передачи власти, придуманный кремлевскими аналитиками, обладает несколькими изъянами. Критики власти уже подметили, что обещания Путина явно противоречивы. Положительный герой обещает всем то, что им хочется слышать. Совместить такие обещания сложно. Невозможно одновременно воевать и развивать военную промышленность (напомним, что Советский Союз свою знаменитую оборонку все же построил в мирное время). Нельзя требовать диктатуры закона и в то же время защищать неприкосновенность насквозь криминальной частной собственности российских олигархов. Подобные противоречия могут быть сняты обычной демагогией. Но главное — то, что люди говорят в опросах, далеко не всегда соответствует их действительным интересам и желаниям. Любая попытка хоть что-то сделать вызовет неудовольствие не только тех, кто предлагается на роль жертвы, но и тех, кто предположительно должен быть в восторге. Пока единственное практическое действие — война. Она уже вызвала растерянность не только в той части общества, которая не любит массовых убийств мирных жителей, фильтрационных лагерей и цинковых гробов, но и в самих силовых структурах, ибо в нынешней кампании власть не может ни обеспечить нормальное снабжение войск, ни эффективное проведение операции. В Кремле разумно посчитали, что военные важнее пацифистов. В итоге, однако, власть рискует получить протесты пацифистов на фоне недовольства военных. Обещания Путина вызвали своего рода стихийное движение. Не в массах народа, которым заведомо отводится роль статистов и зрителей, а среди орды мелких и средних начальников, почувствовавших, что настало их время. Да и крупные начальники не отстают. Видные юристы из Петербурга требуют запретить передачу «Куклы», где неуважительно показывают президента. Губернаторы во главе с патентованным либералом и демократом Михаилом Прусаком призывают продлить президентский срок и отменить выборы областных руководителей. Кто-то организует «письма трудящихся» против эротики на телевидении. Другие планируют своего рода восстановительно-объединительный съезд КГБ СССР (для новой суперспецслужбы даже название подобрали звучное — Министерство государственной безопасности, как у Лаврентия Берии). За всем этим стоит не только тоска начальника по советским временам, но и растерянность предпринимателей, вышедших из обкомов КПСС, беспомощность политтехнологов, не способных создать новые привлекательные образы и символы, а потому от отчаяния обращающихся к советскому «стратегическому запасу». В ностальгии по СССР нет ничего преступного. Советская система во многом была оклеветана публицистами перестроечного периода. В стремлении все мазать черной краской тоже сказывалось своеобразное наследие советского агитпропа, поменявшего знаки с плюсов на минусы. Увы, при подобной операции ответы перестают сходиться, идеологические схемы, казавшиеся логичными, начинают разваливаться. По мере того как это обнаруживается, в обществе усиливается растерянность, переходящая в раздражение. И тут политтехнологи находят, как им кажется, спасительный ход. Давайте снова переупакуем режим, сменим стилистику. Появляется начальничья мода — a la sovok. Бегство от свободы В 30-е годы один из теоретиков «западного марксизма» Эрих Фромм, наблюдая за становлением фашизма в Германии, пришел к выводу, что форсированное введение капиталистических отношений порождает массовую потребность в «бегстве от свободы». Рыночные порядки, проникая в общество, разрушают старые связи. Раньше люди были несвободны, но защищены. Путы, которыми они были связаны, воспринимались как естественные. Стремительное введение капитализма освобождает людей, но в то же время оставляет их наедине с мощными, не подконтрольными им силами. Падают курсы валют, разоряются предприятия, постоянно меняются правила игры. Возникает потребность вернуться в прошлое, снова обеспечить защиту, стабильность, предсказуемость — даже ценой отказа от свободы. В этот момент на сцену выходит диктатор. Но прошлое вернуть невозможно. Да никто и не собирается. Бегство от свободы не приводит к восстановлению безопасности и утраченных социальных связей. Их вообще невозможно восстановить. Можно создать новые, можно, по мнению Фромма, найти альтернативу рыночной стихии на основе демократии, но нельзя вернуть «золотой век». Возврат оказывается сугубо идеологическим, пропагандистским. Верна или нет была фроммовская трактовка фашизма, но сегодня его книга читается так, будто написана именно про нас. Власть уловила потребность масс в ощущении безопасности и заботы и готова сделать все необходимое, чтобы СОЗДАТЬ ЭТО ОЩУЩЕНИЕ. Именно ощущение, ибо для того, чтобы гарантировать безопасность граждан и заботу об их социальных интересах, в новых условиях нужно принципиально иное государство, нужна радикальная смена элит и структур. Нынешний возврат к «советскости» должен произойти на основе измененной идеологической начинки, когда социалистические и коммунистические идеалы заменены патриотической риторикой. Так хотят заказчики, которым надо среди прочего защитить свою награбленную собственность от любых «социалистических экспериментов». Этому предшествовала и переупаковка «коммунистической партии» Геннадия Зюганова, сменившей левую идеологию на «державный патриотизм». В итоге оба главных кандидата на выборах-2000 говорят одно и то же. Но из этого ничего не получится просто потому, что «советский патриотизм» имел определенное социальное содержание. Такого содержания сегодня нет. Использование «советских» методов для защиты нового русского капитализма вполне возможно, но только результат будет плачевным. Путин и «медведи» Всенародная любовь к Путину — конечно, из области научно-политической фантастики. Но у формирующегося режима действительно обнаружилось что-то вроде массовой базы. Среди орды мелких провинциальных чиновников появление нового лидера, бесспорно, вызвало неподдельный энтузиазм. В этом плане «Единство» («Медведь») отличается от всех предыдущих «партий власти», куда записывались просто по должности. В «Единство» шли тоже по команде, но с радостью, ибо мелкий и средний функционер увидел в новой партии реинкарнацию КПСС. Потому и многие недавние оппозиционеры, включая бывшую депутатку от КПРФ Дарью Митину, взявшуюся организовать «медвежий комсомол», оказались здесь вполне закономерно. «Единство» вполне может поспорить с КПРФ за звание наследника худших традиций КПСС. Здесь есть все, кроме коммунистической идеологии (которой и в КПРФ тоже нет). Беда в том, что неолибералы из Союза правых сил тоже не случайно увидели в Путине именно своего человека. И Герман Греф пишет для президента образцовую либеральную программу. Если «медвежатники» ожидают возврата к привычным для них методам управления (разумеется, с поправкой на «неприкосновенность частной собственности»), то правые убеждены, что новый молодой лидер придаст новую силу и даст новую привлекательность изрядно потускневшему либеральному проекту. У функционеров из «Единства» нет никаких идей, зато у либералов почти нет массовой базы. Теоретически они должны дополнить друг друга. Но что получится на практике? Начальники-«медвежатники» не то чтобы левее, нежели экономисты и ветераны «питерской команды» Анатолия Чубайса, сочиняющие программу для будущего президента. Просто «медвежатники» менее либеральны. Своей инициативы у них по определению быть не может, а то, что им спустят сверху, их неизбежно разочарует. Ясное дело, обнаружив это, они не перейдут в оппозицию, хотя отдельные начальники могут и выйти из повиновения. Но в любом случае «Единство» — для проведения в жизнь либеральной политики инструмент совершенно непригодный. А у Путина ни другой политики, ни другого инструмента нет... Ледяной дом И. о. президента уже начал тактично дистанцироваться — то от «медведей», то от правых, пытаясь строить свою линию на маневрировании между этими двумя группами. Но подобный маневр остается возможен лишь до тех пор, пока не принимаются конкретные решения. Точнее, пока власти прощают отсутствие реальных дел. Споры о «настоящей» программе Путина лишены смысла просто потому, что таковой у сегодняшней власти быть не может. Ясное дело, на практике все просто останется по-старому, а правительство будет продолжать плыть по течению — как в конце эпохи Черномырдина. Но времена изменились. Течение становится все более бурным, и чем дальше, тем больше подводных камней. Виртуальная «решительность» лидера начнет лишь гротескно подчеркивать его подлинную пассивность и беспомощность. В подобной ситуации Владимира Путина как человека, исполняющего обязанности и. о. президента, можно даже пожалеть. Но это никак не меняет сути путинщины как политического явления. Бездействие власти — результат удивительного совпадения двух факторов. С одной стороны, герой рейтингов виртуален. Потому, рассудили политтехнологи, Путину лучше вообще ничего не делать. С другой стороны, власть все равно к радикальным переменам неспособна — иначе бы ей пришлось отменить саму себя. Потому, как ни крути, никаких резких движений делать нельзя. До выборов. А уж после выборов — тем более. С грозным видом проводить заседания. Улыбаться журналистам. Сообщать о победах над чеченцами. Прикрывать очередные провалы. Бездействие, однако, лишь маскирует неуверенность и нервное ожидание. Все ждут — не только граждане, но и сама власть. Все планы начальства рассчитаны строго на месяц-два. Никто не решается даже думать о том, что будет по весне, когда стает снег, чеченские леса покроются листьями, а цены на нефть упадут. Выборы обязательно нужно было проводить в холодную погоду — неблагоприятную для уличных митингов и партизанских вылазок. Но в Кремле до сих пор не догадались принять указ, отменяющий весну. Власть строит себя, как ледяной дом. По окончании холодов и выборов она начнет подтаивать. Монстр Франкенштейна Будущее чревато неприятностями, и главная неприятность для Кремля в том, что рано или поздно наступит пора, когда придется хоть что-то делать. В такой момент пассивность может смениться судорожными и конвульсивными действиями, от которых всем, включая кремлевских начальников, станет только хуже. Власть начнет принимать случайные и безответственные решения. Лепили собирательный образ положительного героя, а получиться может монстр Франкенштейна. Кстати, монстра тоже, как известно, собрали по частям из подручных средств, заодно пытаясь воскресить то, что уже умерло. А получилось то, чего никто не хотел. В подобной обстановке самая простая защитная реакция — завинчивание гаек. Это же и привычный русско-советский метод управления. Пока экономисты с подачи Грефа будут спорить о «мере применимости либерализма», политики введут семилетний президентский срок, а возможно, и аналогичный срок для тех, кто оскорбляет президента. Планируется слить воедино разрозненные спецслужбы, восстановив министерство госбезопасности. Укрепят телевидение, переупаковав первый и прижав третий каналы. Короче, когда люди устанут ждать экономического чуда, они обнаружат, что власть в очередной раз «укрепилась». Надо думать, что поклонники свободного рынка и сторонники государственного сектора будут сильно разочарованы. Но самое интересное, что даже люди, заявившие в опросах, что хотят сильного государства, почувствуют себя обманутыми. Они же хотели, чтобы милиция ловила воров на улицах и поприжала братву на рынках. А получат министерство госбезопасности, которое будет тщательно контролировать информацию, посылаемую по электронной почте, и портить наши и без того ужасные телефонные линии, навешивая на них бесчисленные прослушки. Число милиционеров в Москве, уже превысившее суммарную численность полиции в Токио, Лондоне и Нью-Йорке, можно будет еще немного увеличить. В спецслужбах провести реорганизацию, в результате которой работать они станут хуже, но зато политически станут лояльнее. Бестолково закручивать гайки означает сорвать резьбу. Как доживет такое государство до следующего года — остается только гадать. Может и не дожить. А могут не дожить все остальные. В любом случае скучно не будет. А виноваты во всем социологи. Надо было точнее формулировать вопросы. Да и гражданам стоило бы лучше продумывать ответы. Потому что получается, как в сказке про джинна, который выполняет желания так, что заказчику остается только горько сожалеть о сказанном. Другое дело, что с нынешней властью, как с джинном, лучше и не играть в «исполнение желаний». Тут должен действовать иной принцип: не верь, не бойся, не проси. Борис КАГАРЛИЦКИЙ 13.03.2000 |
