|
"Новая Газета", №7, 21 февраля 2000 года. Устаревшие техника и технологии приблизили страну к зоне катастроф. Но страшнее другое: такие же «сроки годности» есть и у психологического ресурса человека. Все сроки вышли. Что ждать? Мы долго готовились к войне. Только воевать мы собирались не с чеченцами, а с американскими империалистами. Советская пропаганда в отличие от американской заявляла, что не верит в возможность ограниченного ядерного конфликта, однако всякий, кто проходил в школе уроки гражданской обороны, знает, что нас к нему готовили. Вся экономика страны была построена таким образом, чтобы выдержать несколько тактических ядерных ударов. Подобную возможность предполагали и наши, и американцы. После обмена ударами наступает перемирие, и обе стороны начинают восстанавливать то, что осталось от экономики.  Советский
ресурсОграниченный ядерный конфликт, по мнению советских экспертов 60—70-х годов, означал бы потерю от трех до пяти миллионов населения, около 40% промышленности и более половины сельского хозяйства. После подобного потрясения год или два страна практически ничего не производит, а лишь восстанавливает разрушенное. С учетом такой перспективы закладывался дополнительный запас прочности в любые конструкции, создавались стратегические запасы сырья и продовольствия. Даже здания строились с таким расчетом, чтобы после бомбардировки между развалинами смогла пройти техника. Потому у нас в кварталах, застроенных в тот период, дома стоят на строго определенном расстоянии друг от друга. Атомной войны, к счастью, не случилось. Вместо нее в 90-е годы случилась «экономическая реформа», точнее «шоковая терапия». Результаты этого замечательного эксперимента, поставленного нами над самими собой, в точности совпали с предполагаемыми последствиями средней мощности ядерного удара. Естественная убыль населения приближается к пяти миллионам, половина промышленности и более половины сельского хозяйства выведены из строя. Неолиберальные публицисты радостно сообщают нам, что страна «шоковую терапию» выдержала. Только заслуга здесь не нынешней власти, а предыдущей. Ельцин, Гайдар и Путин должны сказать спасибо коммунистам. Беда в том, что «советский запас» в экономике и в обществе подходит к концу. Большая часть используемого у нас оборудования введена в 60-е годы со сроком службы, рассчитанным на 15—20 лет. То, что вся эта техника давно устарела, никого не волнует. Беда в другом — станки ломаются, трубы лопаются. Да и дома рушатся: они тоже были построены как временные. После наступления коммунизма, запланированного на 80-е годы, «хрущобы» предполагалось заменить на каменные хоромы. Увы, вместо коммунизма наступили сначала Олимпийские игры, а потом капитализм. Страну ожидает череда технологических катастроф. Оборудование выходит из строя, дома разрушаются, самолеты падают, системы управления отказывают. Скорее всего, любые аварии спишут на чеченских террористов. Правда, еще в конце 70-х годов экономисты подсчитали, что без мощного инвестиционного рывка страна вступит в середине 90-х в «зону риска», а 1999—2003 годы станут наиболее опасным периодом. В основном съедены и стратегические запасы продовольствия. Даже военные стали жаловаться, что советские ресурсы исчерпаны. Казалось бы, танков, боевых самолетов, снарядов нам хватит на бесконечное количество войн. И вот на территории бывшего СССР воюют почти беспрерывно. В Приднестровье, в Южной Осетии, в Абхазии, в Карабахе, в Чечне, в Таджикистане. Оружие и боеприпасы вывозятся в горячие точки, разворовываются, продаются в Африку, взрываются на складах... А оборонный комплекс давно уже не работает на полную мощность. Конечная. Просьба освободить Любая машина имеет ограниченный ресурс. Люди тоже. Как показал советский опыт, люди, разумеется, прочнее. Из них можно делать гвозди. Но и тут есть предел. Если Сталин был прав, сказав, что «кадры решают все», то сегодняшняя ситуация не оставляет никакой надежды на удовлетворительное решение. Нет опытных летчиков. Те, кто умеет воевать, научились еще в Афганистане, а пришедшие им на смену новички ничему не научились — нет авиационного топлива. Недостает и опытных офицеров. Одни уволились из армии, других убили, третьи спились, а кто-то служит в «иностранных» армиях — на Украине, в Белоруссии, в Республике Ичкерия... Короче, советский «военный ресурс» тоже подходит к концу. И все же главный «запас прочности», который ельцинско-путинская Россия получила от России советской, — психологический. Нас не просто учили «гражданской обороне» и «истории партии». Нас учили терпеть, выживать и слушаться. Советский человек сформировался как определенный психологический тип. Наши люди должны были надеяться на власть, бороться с трудностями, верить в светлое будущее. Вот три принципа, на которых держалось советское общество. На том же держится и постсоветская система. Новая власть просто проживает наследство власти советской. Неблагодарные наследники всячески открещиваются от своих предшественников, поливают их грязью и искренне верят в свое превосходство над коммунистами. Но как бы ни ругали «совковую психологию» наши «демократические реформаторы», без этой психологии они не продержались бы и двух лет. Только наша массовая покорность и долготерпение позволили им безнаказанно проводить над народом увлекательные эксперименты. В Мексике в 1994 году после трех лет аналогичных реформ началось вооруженное восстание в штате Чьяпас. Нашим людям хватило решимости только на то, чтобы самим в 1998 году лечь на рельсы. Подданные Ельцина оставались советскими гражданами точно так же, как демократический президент оставался секретарем обкома. В этом секрет всех успехов новой власти. Люди по инерции продолжали слушаться начальство, терпеть и надеяться. Между тем психологический износ, похоже, не меньше, нежели технологический. Советская культура и психология порождались определенным повседневным опытом. Да, «советский человек» пережил советскую систему, но надолго ли? Поскольку повседневный опыт меняется, начинает меняться и психология. Приходит новое поколение, уже не сформированное советским строем. Десять лет «шоковой терапии» вполне стоят пресловутых сорока лет в Синайской пустыне. Либеральные публицисты давно предвещали появление «нового человека». Очень скоро они этого человека увидят. И вряд ли он им придется по вкусу. Общество становится более агрессивным, доверие к власти сводится к минимуму. «Новый человек», конечно, «рыночен» в том смысле, что способен осознать свои экономические интересы (именно этим он отличается от «совкового» потребителя, который дал обмануть себя сказками про райскую жизнь после приватизации). Но именно потому, что люди прошли азы рыночной экономики, они теперь понимают, что в сложившейся системе им ничего не светит. Вместе с доверием к власти падает уважение к собственности и закону. Стычки на Выборгском целлюлозно-бумажном комбинате и на других предприятиях уже показали, что на государственное или частное насилие люди отвечают таким же насилием, причем совершенно не задумываясь о том, как это выглядит с правовой точки зрения. Советский человек мог сколько угодно ругать власть, но в глубине души чувствовал свою принадлежность к системе. Сейчас миллионы людей не чувствуют никакой связи ни с государственными учреждениями, ни с экономической элитой. Они не могут уважать власть и собственность, ибо и от того, и от другого отчуждены. Еще один важный психологический ресурс — страх перед «коммунистическим реваншем». Для многих из тех, кто вырос в советской стране, неприязнь к коммунистам стала своего рода политическим инстинктом или, по крайней мере, чем-то вроде привычки. Как оказалось в 90-е годы, это была вредная привычка. Ибо боязнь возврата коммунистов заставляла этих людей прощать новым элитам все, что бы те ни делали. «Лишь бы не было войны», — говорили советские старушки, пережившие Сталинградскую битву и блокаду Ленинграда. «Лишь бы не вернулись коммунисты», — повторяли либеральные интеллигенты, пережившие высылку Солженицына и процессы над диссидентами. Боялись, понятное дело, зря. И третьей мировой войны в 60-е годы быть не могло, и «коммунистический реванш» был пропагандистским мифом. Но боялись искренне. А потому и были власти искренне благодарны. Страх перед «коммунистическим реваншем» уходит в прошлое. Если кто-то его еще боится, так это исключительно руководящие деятели КПРФ, которым очень не хотелось бы поменять комфортную жизнь в Государственной Думе на тяготы серьезной правительственной работы. Все прекрасно понимают, что старая система ушла навсегда. То, что пришло ей на смену, вряд ли можно назвать демократией, более того, режим с каждым днем становится все более жестким, все более авторитарным. Но ничего общего с «советской властью» он уже не имеет. А если «коммунистического реванша» бояться нет причин, то почему надо терпеть авторитарную власть самодовольных «демократов»? Самообман политтехнологов И все же — до поры — ничего страшного не происходит. Кремлевские элиты выходят победителями из любой ситуации. Опыт последних десяти лет убедил их, что с народом можно безнаказанно сделать все что угодно. Манипулировать наивным «совком» было просто. Кремлевская публика по-прежнему убеждена, что с помощью пропаганды можно решить любую проблему. Сообщество пропагандистов, переименовавшееся в «пиарщиков», «спичрайтеров» и «имиджмейкеров», искренне верит в собственное всемогущество. Если в стране голод, надо изменить ракурс, под которым по телевидению показывают улыбку президента; если много убитых на войне, надо больше показывать лыжные курорты. И еще: главный начальник должен побольше двигаться, чтобы тем самым продемонстрировать динамизм власти. Правильный подбор красок на плакате, талантливо сформулированный слоган, эффектный видеоряд — и все в порядке. Политтехнологи искренне верят в свое всемогущество. Они сами подтасовывают результаты социологических исследований и сами же этими результатами умиляются. На практике пропагандистские трюки давно уже служат не столько для одурачивания масс, сколько для прикрытия грубой подтасовки выборов. Разумеется, подтасовка голосования далеко не всегда осуществляется с помощью фальсифицированных протоколов, учета «мертвых душ» и вброса в урны «лишних» бюллетеней. Во многих регионах страны люди просто «добровольно» голосуют так, как велит начальство. Это тоже советское наследство. Не то чтобы это начальство особенно уважали или боялись. Но есть привычка к послушанию. Пока еще есть. Если политтехнологии прикрывают подтасовку выборов, то заранее запланированные итоги выборов создают видимость эффективности пропагандистских технологий. Между политиками, чиновниками и пропагандистами существует что-то вроде круговой поруки. Они давно уже повязаны ложью, деньгами и кровью. Увы, чем теснее их связь между собой, чем больше они довольны друг другом, тем менее способны понять то, что на самом деле происходит в стране. А между тем Россия все более напоминает закипающий котел. До сих пор ничего не взорвалось, а следовательно, считают начальники, и в будущем ничего не взорвется. Помню разговор с высокопоставленным чиновником в Белом доме вскоре после дефолта. «Вот видишь, — торжествовал он. — Цены поднялись, сбережения сгорели, жизненный уровень упал в два раза — и ничего! И дальше ничего не будет!» В начале «реформ» среди политиков и либеральной интеллигенции присутствовал постоянный страх перед «русским бунтом, бессмысленным и беспощадным». Но, как оказалось, боялись зря. Запас прочности общественной системы, унаследованный от советских времен, не был еще исчерпан. Иное дело теперь. Советское наследство проедено, оборудование и здания изношены, терпение на пределе. Но российские элиты, напротив, уверены, что с «этим народом» можно делать все что угодно. К такому выводу они пришли на основании собственного опыта — за десять лет «демократических преобразований». Нынешние начальники боятся скорее друг друга, нежели своих подданных. Информационные войны они ведут между собой, совершенно не задумываясь, как воспринимает это большинство населения. Собственники, используя вооруженную силу, пытаются отнять друг у друга предприятия. Иногда, правда, в дело вмешиваются рабочие. Но на это смотрят лишь как на своеобразный побочный эффект — все равно же рабочим никто власть не отдаст. После выборов — хоть потоп! Правящие круги твердо усвоили двойное правило: то, что не спишет война, спишут выборы. Или наоборот. Так или иначе, 26 марта народ проголосует как надо. А если и не проголосует, правильно, то все равно подсчитают так, как требуется. И никто не задумывается, что будет после. Зачем в таком случае вообще проводить выборы? Ясное дело, что в России никто и никогда не проводил выборы для того, чтобы передать власть. И уж тем более затевается это не для того, чтобы дать возможность народу самому решить свою судьбу. Но тем не менее в новой, сложившейся на протяжении 90-х годов системе выборы играют огромную роль. Они должны легитимизировать власть, создать ощущение причастности и коллективной ответственности. Иными словами, НАРОД ДОЛЖЕН ВЗЯТЬ ВИНУ НА СЕБЯ. Во времена КПСС власть пыталась узаконить себя ссылками на революцию и завоевать поддержку масс социально ответственным поведением. Система давала массам определенные жизненные шансы, а массы за это должны были мириться с политическим контролем партии. Новая власть, став социально безответственной, нуждается в другом механизме. Мы приобщаемся к системе через выборы. Каждый раз после очередного голосования нам говорят, что жаловаться на олигархию нет никаких оснований, — сами же выбрали этих людей, эти порядки, эту политику. Сами и виноваты. С одной стороны, «альтернативы нет», а с другой стороны — приговор себе мы должны подписать сами. Все это работало безупречно на протяжении десятка лет. И никто из руководства страны не понимает, почему такие же методы невозможно применять с тем же успехом еще одно-два десятилетия. А между тем произошло качественное изменение ситуации. Начиная с 1993 года с каждыми выборами масштабы подтасовок и принуждения неуклонно возрастают. Чем больше масштабы подтасовок, тем менее значимым оказывается политический итог для массового сознания. Здесь, похоже, мы тоже подходим к определенному психологическому пределу. Люди официальным итогам выборов не верят. А следовательно, не чувствуют себя чем-то связанными с действующей властью. Власть уже не воспринимается ни как своя, ни как законная. В 90-е годы Россия так или иначе приняла Ельцина. Его не любили, но его право властвовать нами признавали. С его постоянным присутствием смирились. Мечтали от него избавиться — и сами в это не верили. Путина Россия не принимает. Можно нарисовать сколько угодно диаграмм, опубликовать несметное количество рейтингов, но люди все равно не чувствуют связи ни с новым лидером, ни с его окружением. Разрыв между кремлевской властью и миллионами ее подданных достиг критического предела. Власть действует по принципу «после выборов — хоть потоп». Выборы будут проведены на отлично. После этого настанет черед потопа. Борис КАГАРЛИЦКИЙ 21.02.2000 |
